Семён Данилюк - Обитель милосердия [сборник]
— В общем, мне тридцать пять, — напомнил Вадим. — На будущий год я получаю полковника, еще через год-другой — Академия Генштаба. Вопрос по существу решен. Машенька, только слово, и — клянусь — ты не пожалеешь. Всё моё — твоё.
— А муж?
— Но ты же не любишь его.
— Положим, что не люблю, — не стала спорить она. — Но что взамен? Стать домохозяйкой в гарнизоне под Норильском. — Те же домашние проблемы.
— Да не будет проблем. Ты жена комполка! — Он не сдержал гордости.
— Да, хозяйка тайги. А если очень повезет, есть шанс вернуться в Москву — Ты прелесть, Вадька, — Маша успокаивающе положила руку на его запястье. — И ты мне очень нравишься. Мне давно никто так не нравился. Но замуж — это другое. И потом… А как же Туточка?
— Туточка? — Вадим удивился. — Но у нее же есть мать?
— Как?! Еще одна? — Маша вновь сделалась уничтожающе ехидной.
— Что значит?.. — Волной Вадима снесло с волнореза, и он не стал противиться.
Когда он вынырнул, Маша, расставив руки, балансировала на мокром камне.
— Вот именно, мой друг! Туточка — моя дочь, — объявила она. — Я ведь на самом деле старая. Мне уж скоро тридцать три. Так что, извините за хлопоты. — И, не жалея роскошных своих смоляных волос, скользнула под воду.
Догнал ее Вадим аж у берега, когда ноги коснулись песка.
— Машка! — Он развернул ее за талию, увидел тревожное, готовое скривиться в усмешке лицо. — Машенька, ты — фантастика! Это же так здорово!
Волна накрыла их, и уже под водой он поймал ее губы. Так и вынесло их, целующихся, на берег, к негодованию снующих мамаш.
Еще долго сидели они в шезлонгах, прижавшись, словно десятиклассники. Вадим что-то фантазировал, а Маша нежно поглаживала его возбужденное лицо.
— Балдеете? — Туточка подкралась сзади. — На вас посмотришь — такая идиллия. Слушай, Вадим, а почему бы тебе на ней не жениться?
— Я готов, — тотчас вызвался он.
— Полно болтать, — урезонила ее мать. — Где Борис Аркадьевич?
— А где ему быть? Пулечку свою пишет по маленькой, — Туточка очень похоже передразнила знакомые слащавые интонации. — По десять долларов за вист. Да вон уже прется!
— Тутка! Не смей. И чтоб никакой грубости.
— Да мне-то… — она прервалась.
— Очаровательницы, — Борис Аркадьевич одним движением поздоровался со всеми.
— Совсем вы меня забросили. — Под насмешливым взглядом девочки он скосился вниз, невольно втянул живот. — Что-то не так?
— Слушайте, вы хотя бы бегом занялись. Мужчина какой-никакой, — упреждая гневную материнскую реакцию, Туточка решительно повернулась и зашагала к теннисным столам.
— Переходный возраст, поведение непредсказуемое, — извинилась Маша.
— Да, трудно, — Борис Аркадьевич понимающе кивнул, решительно смахнул с себя обиду. — Кстати, Машенька. Не сочтите за дерзость. Сегодня все-таки юбилей — десять дней нашего знакомства. Так что…
Он разжал ладонь. Маша вскрикнула от изумления. Вадим побледнел: на ладони переливался перстень, безусловно, тянущий на пятизначную долларовую цифру.
— Борис Аркадьевич, но я не могу. Это слишком, — Маша колебалась.
— Нет-нет, ничего. Позвольте, — смущаясь, он надел перстень на отставленный палец, критически осмотрел.
— Грубоват, конечно. Но, верите, во всем городишке… И ради бога, — перебил он Машино возражение. — Уж лучше выбросьте, но — не обижайте. Могут же у меня быть свои причуды. В общем, до вечера.
Борис Аркадьевич поспешно кивнул и, сильно волнуясь, отошел.
Маша робко взглянула на помертвевшего Вадима.
— Ты считаешь, надо все-таки вернуть?
— Безусловно, — отчеканил он.
— Но… я обижу.
— А принимать такой подарок?! Неужели сама не видишь, что этот набитый деньгами мешок просто пытается купить тебя?
Уж лучше бы смолчал. Маша, разгневанная, выпрыгнула из шезлонга.
— Этот, как ты выражаешься, мешок, — прошипела она, — обаятельнейший и, в отличие от некоторых, деликатнейший человек, от которого, кроме добра, никто из нас ничего не видел.
Она отмахнулась от попытки Вадима остановить ее.
— Я, конечно, понимаю, что в пределах кругозора армейской фуражки все, у кого больше тысячи в кармане, — несомненные воры…
— Ну, зачем так?
— Но, между прочим, Борис Аркадьевич — председатель совета директоров одного из крупнейших в России холдингов, у него несколько собственных строительных заводов. Он из тех, кто страну восстанавливает. Предприниматель он. Слышал такое слово в тундре своей?
— Пусть так, — Вадим сделался угрюм. — Но что ты находишь в его обществе, которое он так назойливо навязывает?
— Насчет назойливости я бы помолчала, — Машин голосок задрожал, так что загоравшие по соседству затихли в предвкушении скандала. — И потом, что тебя-то не устраивает? Что возят туда, куда одного при всех твоих эполетах на порог бы не пустили? Что кормят на халяву дефицитом, которого ты отродясь не видывал?
— Маша!
— Уж если альфонсируешь, так и не дергайся. И нечего тут желваками играть!
— Я, пожалуй, пойду.
— Будь здоров, горе-ухажер!
…И снова мучительная ночь в душной комнатенке, а наутро — знакомый сектор на пляже «Приморский» и те же лица — только медички уже образовали квартет и презрительно на него поглядывают.
Два или три раза Вадим с усилием поднимался, окунался, но не плавал, а сразу возвращался и зарывался в песок. Пляж стал редеть. Послышалось шуршание песка. На Вадима легла тоненькая тень.
— Еле нашла. Балдеешь?
Вадим перевернулся на спину, внимательно, прищурившись, посмотрел снизу на длинные, теряющиеся под сарафаном ноги.
— Вадюха, не хами! — Туточка присела рядом на корточки.
— У меня в сумке яблоко. Хочешь? — предложил Вадим.
— Нет, не хочешь. Между прочим, Машка всю ночь проплакала.
— А у меня еще персик есть. Для тебя сохранил.
— Поссорились? Я сразу, как Машка на меня наорала, поняла.
— Ну! Ты в таких делах человек опытный.
— Да уж поопытней некоторых.
— Она тебя послала?
— Не надейся. Машка знаешь какая гордая? Хотя — можешь напыжиться — намекала. А я вот, если парня когда обижу, ну, без дела, — ничего, подойду. И — ништяк.
Скривив мордашку, она принюхалась.
— По-моему, канализацией отдает. И вповалку. Как здесь можно…
— Так «Жемчужин» на всех не хватает. И ничего, знаешь, довольны. Бытие, как говорится…
— Определяет сознание. Нет, Маша права — жить среди этого и не оскотиниться — невозможно… Знаешь, ты приходи вечером к нам в гости, — предложила Туточка. — Машка очень обрадуется.
— Ты какая-то сегодня притихшая, — заметил Вадим. — Неужто из-за нас? Или опять обожатель подгулял?
— Маленький ты еще все знать. Слушай, на тебя тут две тетки глаз положили, — она кивнула на медичек. — Закадрил?
— Помилуй бог, — соврал Вадим. — А знаешь что? Поцелуй меня.
— А! Значит, и правда. Ну, черт с тобой, Машке не скажу. — Она нашла его губы, старательно, изображая страсть и даже кому-то подражая, томно вскрикнула.
— Ну, как я?
— У-у, — Вадим облизнулся. — Пэрсик, слушай.
— Так придешь? Тем более она одна будет.
— Да, конечно, приду.
— Тогда пока.
Вскочила и, обрызгав его песком, ушла, провожаемая завистливыми взглядами мужчин.
В девять вечера Вадим постучал в номер. Дверь открылась тотчас.
— Дождь, — неловко начал он и осекся. Маша была в облегающем вечернем платье. И, ни секунды не колеблясь, восторженно обхватила его за шею, прижалась к мокрому плащу.
— Как хорошо, что ты пришел, — горячо прошептала она. — Боже, как же хорошо, что ты здесь.
— Ты промокнешь, — пробормотал он, совершенно счастливый.
— Уже, — Она гордо отстранилась, давая ему возможность разглядеть себя. Под сделавшейся прозрачной материей явственно проступили контуры обнаженного тела. Ждущего его.
И была в ней та страстная нежность, что лишь угадывалась прежде.
Вадим обхватил ее за талию.
— Я обидела тебя. Но ты ведь не сердишься? — пробормотала Маша, подаваясь навстречу беспорядочным поцелуям.
— Я?! — искренне изумился он.
— Ты не сердись. Ты ведь любишь меня? — Она не дала ему ответить. — Ты должен меня сегодня очень сильно любить. Так, чтоб ничего, совсем ничего. Нет, нет, ты пойми. Это важно.
— Боже, Машенька, что случилось? — в возбуждении ее угадывалось что-то особенное, не относившееся к ним двоим.
— Да обними же меня, — нервно вскрикнула она. — Да! Вот так!
Телефонный звонок отбросил ее. Она подбежала к тумбочке.
— Да?! Нет, набирайте внимательней.
С силой швырнула трубку.
— Номер набирать не научились! — нервно пожаловалась она.
— Может, отключим? — осторожно предложил он.
— Нет, нет. Пусть!
